Мне было 12 лет, когда началась война.

...Мы еще спали, было воскресе­нье, 22 июня. Мама вошла к нам и каким-то странным голосом позвала: «Дети, вставайте, началась война».

Все мужчины села уходили на войну. Мы тоже провожали своего отца на пункт сбора. Нас было чет­веро детей, я была старшей. Отец нес на руках самого маленького, а мы шли за ним. Все кругом плака­ли, кричали, прощались. Сестра сейчас говорит, что эти крики она помнит, а вот отца - нет.

Я закончила четыре класса, боль­ше в школу не ходила, работала в колхозе. Первый год собирали ко­лоски на полях, воду носили рабо­чим, которые вязали снопы. Дети ходили босые по колючей стерне, ступни кровоточили, но никто на это не обращал никакого внимания.

На второй год уже работала с быками. Быки были огромные, а я маленькая. Поднимаешь ярмо, что­бы запрячь их в упряжку, и никак не можешь поднять. До слез...

Все делали - пахали землю, ко­сили, возили на станцию сено. Была бригада - старики и дети. Старики нам накладывали на по­возки, а мы везли на станцию, она была за 28 километров. За ночь до­едем, разгрузим и обратно возвра­щаемся, нагружаем и опять везем, вечно голодные и холодные. А ра­ботать надо.

Бывало, в поле варят какую-то похлебку, так стараешься кухарке помочь, чтобы налила домой хоть немножко братишкам и сестренкам. У многих от голода ноги пухли. Идем вечером домой, еле передвигаем­ся. А еще страшнее, когда работа­ем в поле, самолеты немецкие на­летают и начинают бомбить.

Когда немцы пришли, из дома все забрали – кур, гусей. Мы их бо­ялись. Нас, малолетних, немцы го­няли за 11 километров дороги чистить от снега, чтобы их машины мог­ли проехать.

Все мы побывали в аду в годы оккупации. Зимой ютились в хатах, где не топилось, вода замерзала. Если была какая-то живность, за­водили в хату, чтобы было теплей. Да еще всякие болезни на ослаб­ленных людей набрасывались.

Когда немцы отступали, то поджигали все, что им под руки попадало. Пожгли наши хаты. Мы, дети постарше, ушли в лес, а с младшими мама и соседки, у которых были маленькие дети, сидели на поле, где была посея­на конопля. Некуда им было идти с детишками, убьют - значит, так богу угодно, а не убьют - значит, останемся жить.

Я уже старая, но как вспомню свое детство, считай, которого и не было-то, так сердце начинает останавливаться.

Помню, как закончилась вой­на. Мы работали в поле, сеяли ко­ноплю. Приехал бригадир и объя­вил: «Кончилась война!». Поса­дил нас всех на одну повозку и повез с поля на площадь. Босые, грязные, голодные, все плачем, но какая была радость!

Мы все ждали отца, но пришло известие, что без вести пропал. По слухам, вроде, погиб при пе­реправе через Днепр. Но ничего больше мы о нем так и не узнали.

Жизнь после войны была тоже очень трудная. Хоть нас и на­граждали похвальными листами, потом медалями за доблестный труд, но никакой помощи ниот­куда не было. Я продолжала ра­ботать в колхозе. Те, у кого отцы пришли с войны, пошли в школу, а мне надо было работать, надо было строиться, дом-то немцы сожгли...

15 лет работала на ферме. Ко­ров доили вручную, у каждой доярки было по 20 коров. Рабо­тала и в свинарнике. Заработала поросят. Продала их и купила на всех детей фуфайку да ботинки.

Так и жили. В 1954 году посы­лали в Казахстан на уборку, так что доставалось везде...

Мама заболела, после пенсии жила в Губкине, а я на Украине до пенсии доработала, потом пере­ехали тоже в Губкин, купили квартиру. Муж умер, осталась одна. Вот и живи, как хочешь. Помощи ждать неоткуда. Смотрю, бабу­шек приглашают на какие-то там встречи, помощь дают, а мне никто и ниоткуда. Но я не обижа­юсь, так Богу угодно...

Л. Олефир