В канун 60-летнего юбилея Победы много пишут об участниках войны, о тружениках тыла. Честь им и хвала. А я хочу на примере нашей семьи рас­сказать о детях войны.

У нас в семье было двое детей: мне было неполных шесть лет, а брату че­тыре с половиной года, когда нача­лась война.

Я отчетливо помню солнечное лет­нее воскресенье 22 июня 1941 года. Наша семья жила в городе Шостка на Украине. Мы занимали одну комна­ту в трехкомнатной коммуналке. Мама работала на Шосткинской фабрике кинопленки, а папа был партийным работником. В этот день к моим роди­телям пришли в гости их друзья. Нас, детей, днем положили спать прямо на полу, а взрослые сидели за столом и тихо разговаривали. Когда мы просну­лись, нам сказали, что началась война и что папа ушел на войну добро­вольцем. У папы это была уже третья война. В гражданскую он воевал в армии Щорса, отвоевал он и в финс­кую.

Я помню, как и взрослые, и дети ждали со дня на день окончания вой­ны, так как по радио сообщали, что враг будет разбит через три дня, че­рез неделю, через месяц. А уже к кон­цу марта фашисты подошли к Шостке. Стали доходить слухи, что с семь­ями партработников фашисты рас­правляются очень жестоко. Не щадят и детей. Маме дали возможность вы­ехать из Шостки с последним товар­ным эшелоном, дав на сборы 15 ми­нут. О том, как мы ехали в этом поез­де, мне снятся кошмары до сих пор.

Бесконечно налетали немецкие самолеты и бомбили нас. Во время бомбе­жек надо было выпрыгнуть из вагона, отбежать подальше от железнодо­рожных путей и упасть на землю.

Когда летит бомба, она издает про­низывающий тебя свист. И кажется, что летит она прямо на тебя. Я вжи­малась в землю и молилась: «Мамоч­ка, хоть бы не на меня, мамочка, хоть бы не на меня!». И только когда слы­шится взрыв: «Ба-бах!!!!» - тогда по­нимаешь, что бомба пролетела мимо.

При бомбежке были и раненые, и убитые. Помню крик одного ранено­го: «Девочка, дай хоть косыночку ос­тановить кровь!». Кровь била фонта­ном из его оторванной ноги. Мама со­рвала с моей головы косынку и протя­нула раненому.

Однажды, когда бомба упала со­всем близко, но не разорвалась, нас с братом засыпало землей. Мама еле нас отрыла. Мы были посиневшие от нехватки воздуха. После этого с ме­сяц не разговаривали, а брат потом всю жизнь заикался.

Во время бомбежек повреждались железнодорожные пути. Их надо было ремонтировать, чтобы ехать дальше. Во избежание лишних жертв тех, кто не мог оказывать помощь в ремонте, просили отойти подальше в лес. Ког­да звучала команда: «По вагонам!», не все ее слышали и успевали добе­жать до эшелона. Так и мы отстали от поезда. Шли пешком по шпалам. Ночевали в посадке. Мама садилась на землю, прислонялась к дереву спи­ной, а мы - к ней.

Кормились тем, что подадут. С со­бой у нас ничего не было. На одной станции скопилось много составов с бойцами и вооружением - на фронт, с ранеными и беженцами - в тыл. Нале­тели немецкие самолеты, начали бом­бить. Такие разрушения нанесла бом­бежка и столько было трупов, что стан­ция оказалась закрытой на трое суток.

Добрались мы до Казани уже по­чти к зиме. Я заболела, как мама говорила, «воспалением мозгов». Ле­карств для гражданского населения не было, так как все - для фронта. Мама пришла к начальнику госпиталя и сказала, что у нее умирает ребенок и что она не уйдет, пока он не даст ей лекарство. Он дал два порошка сульфидина. Эти порошки переломили болезнь, и я осталась жива.

В Казани мама работала на заводе по изготовлению пороха, на вредном производстве. Ей давали дополни­тельное питание - макаронный суп. Бульон от супа она съедала сама, а макароны приносила нам. Мы с бра­том жили тогда круглосуточно при детсадике.

На заводе произошел взрыв, как говорили, была диверсия. Мама чуть не погибла, отравившись газом. Пос­ле по состоянию здоровья уже не мог­ла работать на заводе. И ее назначи­ли заведующей конефермой. Кормить коней было нечем. Они были настоль­ко истощены, что их подвешивали на веревках. Веревки привязывали к обе­им сторонам стойла, пропускали их под брюхо лошади, и она висела. Что­бы спасти лошадей, мама придумала распахать весь конный двор и засе­ять турнепсом, которым кормили не только лошадей, но и людей.

С фронта пришла похоронка на папу, где было указано, где он погиб, и даже номер могилы. Семье начали выпла­чивать пособие за погибшего фрон­товика. А отцу в то же время сообщи­ли, что жена его погибла во время взрыва на заводе, а дети в детдоме. И только после войны, когда в Шостку стали  возвращаться беженцы, до отца дошли слухи, что семья жива. Ему дали отпуск на шесть дней, и он при­ехал к нам. В ушах до сих пор звучат его слова: «Что ж вы, детки, своего папку не узнали?». Видом своей жены он тоже был шокирован: так она пло­хо выглядела и одета была очень пло­хо.

В стране были введены карточки. Я каждый день выстаивала длинную очередь за хлебом. Довесочек всегда съедала по дороге домой. Во время войны мы, дети, часто болели из-за недоедания, отсутствия нужных ле­карств. У меня часто носом шла кровь.

Я говорила, что за погибшего отца нам выплачивали пособие. А когда он нашелся, деньги пришлось возвра­щать. Хорошо, что отец как офицер получал какое-то денежное доволь­ствие и у него были кое-какие сбере­жения. Тем и заплатили.

В1946 году семья решила вернуть­ся в Шостку. Но в городе жить было очень голодно. Тогда мы уехали в село Гремяч, на мамину родину. Снимали хатку, и только когда я уже заканчи­вала школу, смогли купить такую же хатку под соломенной крышей в одну комнатку.

Мы, дети, каждое лето работали в колхозе на соломокопнителе, току, молотилках, прополке, сенокосе, уборке замашек по конопле. Ходили на рабо­ту и в ночные смены. И учились в шко­ле. Я закончила среднюю школу с се­ребряной медалью, получила грамоту от ЦК ЛКСМУ за общественную рабо­ту. Выдачу документов мне задержа­ли, так как не были уплачены деньги за учебу. Тогда платили по 150 рублей в год. После школы я окончила физ­мат пединститута, проработала более 40 лет учителем математики. Теперь на пенсии. В этом году у меня юби­лей, уже 70 лет.

Мы, дети войны, еще живы. Любим собираться вместе, по поводу и без, тряхнуть стариной так, что и молодежь может позавидовать нашей жизнерадостности и оптимизму.

Л. Парфенова