Было это в период временной оккупации нашего села Фенино. Немцы заняли его в июле 1942 года, а ранней осенью у нас появился военный гарнизон, очевидно обозников. В деревне всех их называли мадьярами. Они были экипированы конской тягой, лошади - огромные тяжеловозы.

Солдаты заняли под казармы служеб­ные постройки и квартиры эвакуированных научных сотрудников Богородицкого опыт­ного поля, которые располагались в вос­точной стороне села на усадьбе бывшего помещика И.А. Пульмана. А все тягло раз­местили в бывшем колхозном коровнике.

Лошади были хоть и очень крупными, но они боялись морозов, поэтому еще с теплых осенних дней наружные стены ко­ровника утеплялись. Эту работу, как тру­довую повинность, выполняли в основном подростки, в том числе и я.

В рационе лошадей было зерно - рожь, пшеница. Вражья скотина оказалась про­жорливой. И уже в первой половине зимы грубые корма хозяйства Опытного поля по­добрались почти полностью. Поблизости маячили лишь два скирда соломы на со­седнем Старовском поле. На них-то и «положили глаз» мадьяры. А ведь наши, деревенские, и сами иногда разживались этой соломой для личного скота.

Я работал в паре с соседским одногод­ком Николаем Рыжих. У нас лично живно­сти, кроме кур, никакой не было, а у Ни­колая - корова и овцы содержались на голодном пайке. Вот мы и решили тоже под новый год сбегать за соломой на Старовское поле. Расчет был прост: под праз­дник ни мадьяры, ни деревенская власть в лице старост и полицейских не должны захватить - пьянствовать будут. Да и по­года позволяла: сверху шел снег, ветер заметал следы.

До скирдов добежал быстро. Надергали соломы, связали, сняв свои веревочные опояски, и нацелились бежать назад.

- Минутку, - окликнул меня Николай, - подымить требуется. - Он свернул цигар­ку и стал высекать огонек. Прикурил, но дрожавшие от волнения руки обронили огарок фитиля в солому. Искать его впоть­мах дело безнадежное, и мы, взвалив вязанки на спину, заторопились в обрат­ный путь.

Метели уже не было, но с неба сыпа­лась мокрая мга. Мы уже подходили к кургану (был таковой в поле нашего кол­хоза), как позади нас ночную темь проре­зало огненное пламя. Страх остановил нас. Переглянувшись, поняли - случилось не­поправимое. Солома вспыхнула. Молча поспешили в Деревню.

Я долго не мог уснуть и рано поднял­ся. Утро было безоблачным. Светило сол­нце, а на душе скребли кошки. И не слу­чайно. Мы еще не успели позавтракать, как в деревню заявились два полицая. И сразу к нам во двор. Один из них вошел в избу, а второй остался наблюдателем во дворе.

Вошедший оказался нам хорошо знако­мый житель села Старовка Сашка Скоб­рев. До оккупации наша семья проживала в Бобровых Дворах. Отец работал в мес­тном отделении госбанка, мать заведова­ла культмагом. Рядом с ним располагался книжный магазин. Вот им-то и заведовал Скобрев. Он смерил меня взглядом, а затем стрельнул глазами на печурку, где сушились валенки, спросил:

- Чьи?

- Мои, - ответила мать и сникла. Тут только до нее дошло, почему к нам пожа­ловали гости с белыми повязками на ру­кавах.

Полицай начал обыск, затем, не сказав ни слова, вышел во двор, где его ожидал напарник.

Как удалось полицаям обнаружить ви­новников возгорания соломы уже на утро следующего дня? Дело в том, что ночью метель, как говорят, отбила мороз, и сне­гопад превратился в туманную мглу. Снеж­ный наст увлажнился. И наши следы от­печатались на нем до последнего рисунка на подошвах обувки. И еще. Как бы мы не одергивали торцы вязанок, потери со­ломы от тряски при ходьбе были неизбеж­ны. Визит полицаев обернулся неимовер­ным стрессом. Мать слегла. Я ждал каз­ни: ведь именно на эту солому мадьяры рассчитывали как на грубый корм своим тяжеловозам. Но проходили дни, к нам ни из главной комендатуры райцентра, ни из нашего гарнизонного начальства никто не заявился. Так в ожидании расправы про­шел январь. А 2 февраля 1943 года при­шли наши. Ура! Мы живы!

Для нас была загадка - почему Скоб­рев не донес немцам о предполагаемых поджигателях скирдов? Может быть, он устыдился моей матери, как бывшей кол­леге по торговле? Или сам понял, что это не умышленный поджег, а случайная оп­лошность тех, кто приходил за соломой? Ведь выскажи свои подозрения, фашисты стали бы дознаваться: кто настроил ребят на диверсию. А коль у нас никаких совет­чиков на этот счет не было, могли бы и применить физическое воздействие, чтобы «развязать» нам языки.

...Дни, месяцы, годы до победного мая 1945 года проходили в самоотверженном труде стариков, женщин, подростков. Зем­лю обрабатывали на коровах. Семенной материал со станции Заломное носили на себе. Уголь для кузницы выжигали кустар­ным методом прямо на колхозном дворе. Об оплате за работу и не заикались. Ло­зунг: «Все - для фронта, все - для побе­ды!» был источником вдохновения.

И вот этот День Победы наступил. Он пришелся на день моего рождения. 9 мая 1945 года мне исполнилось 16 лет.

* * *

После войны к нам в село из Старовки пришла средних лет женщина, оказалось, что она была родственница Сашки Скоб­рева. Сначала она беседовала с моей матерью в избе, когда они вышли на ули­цу, их окружили соседские женщины. Она достала из сумочки фотокарточку, на ней мы увидели Сашку Скобрева. Он стоял опершись о кузов легковой автомашины, как бы демонстрируя, что это личное авто. От его родственницы мы узнали, что он живет в Канаде. Его взгляда на снимке я до сих пор забыть не могу. В нем такая грусть и тоска, а может раскаяние за ро­ковые ошибки...

Р. Бычков, пенсионер